окончательно сбивало на сон.
— Вот и говорю я, господин дохтур, дело-то сумнительное, как же без папского благословения, чтоб брат с сестрой венчались. Хоть и двоюродные они, а все ж родня. Тут какой хошь святой отец призадумается, свершать обряд или нет. А ежели сам Папа благословение даст, да еще, стало быть, какую грамотку писаную, тут уж чего… Вот и едут они, потому как венчаться-то надо, дело-то молодое, да и невеста больно завидная, можно и упустить, тогда свисти в кулак со своими имениями да вассалами бестолковыми…
«Какими вассалами», — подумал Лотецки, он-то еле слушая, думал, что кучер талдычит про какую-нибудь дочку мельника и сына местного кузнеца, а выходит, это посерьезнее дела…
— Кто чей брат-то, кто венчается с сестрой, что ты лопочешь, любезный, не возьму в толк, — пробурчал он.
— Ну как же сударь, ведь я вам всю дорогу толкую: сын благородного господина нашего дюка Эллингтона, молодой Фемистоклюс, он ведь ее высочеству принцессе Манон кузеном изволит доводиться! Потому дюк Эллингтон — брат Его Величества, а прекрасная Манон, да будет она благословенна — Его Величества единственное дитя. А как промеж них горячая любовь замечена и Его Величество высказался не против, то господин наш дюк и поспешил в Рим, дабы сам Папа рассеял сомнения в законности сего брака. А то не ровен час — просватают принцессу за заморского прынца какого или там короля, и пиши пропало… Оно конечно, может король иноземный и покруче будет жених, чем Фемистоклюс наш, да ведь свое дитя, не чужое… Ну, а Манон принцесса едет в Рим навестить свою достопочтенную маменьку, каковая маменька пребывает там в монастыре кармелиток, дабы солнцем южным да купаниями укрепить слабогрудие и малокровия избавиться…
Кучер журчал, не останавливаясь, но Лотецки больше не слышал его. Оцепенело сидел он на ставших внезапно жесткими козлах, не жужжали шмели, солнце задернулось кисеею туч и по спине пробежал тоскливый озноб.
25
13 июня, 11 часов утра
Прибытие Фихтенгольца к порядком уже ему поднадоевшему дому под красной крышей сопровождалось любопытным звуковым оформлением: криками подвергаемых жестокой порке слуг со стороны полуразрушенной конюшни, возмущенным ржанием непозавтракавших коней оттуда же, пением дурака, чьи куплеты были грустны и негромки, зато «Элон-алле, тра-ля ля-ля» выходило весело и пронзительно, визгом Строфокамиллы, стремительно перемещающейся где-то в глубине дома, и, наконец, звуком разбиваемой посуды.
«Звона не слышно, — благодушно подумал недавно отобедавший Фихтенгольц, дешевку бьет, значит, пока ничего страшного». Это же подтверждал и вид Вербициуса, лично отворившего Фихтенгольцу ворота. Вербициус откровенно и нагло ухмылялся.
— Ну, рассказывай! Подрались, что ли? — Фихтенгольц не въехал во двор, но пригнулся и осторожно рассматривал окна дома. — Где фон Мюнстер? Да выйди же сюда, ни к чему мне с ним встречаться!
— Сбежал! — радостно сообщил Вербициус и чуть ли не подмигнул Фихтенгольцу. — Сбежал еще до рассвета!
— Это скверно… — Фихтенгольц выпрямился в седле и подал коня вперед. — Надо было его еще попридержать… Впрочем, ладно, и так уже достаточно, все должно получиться. Но меня-то зачем звать? Она думает, я помчусь его поворачивать?
— Нет! — Вербициус просто сиял. — То есть, да! Но дело не только в том, что он сбежал! Он не один сбежал!
Фихтенгольц, перебросивший ногу через голову коня, чтобы лихо спешиться на хельветский манер, так и остался сидеть в седле, как на лавочке.
— С кем? С Эделией? — он так надеялся возвратить ее императору, даже сдуру послал горделивое письмо Арнульфу сразу после получения весточки от вырвавшегося ночью из-под ареста Вербициуса… Ведь как все хорошо вышло: только прискакал к трактиру, ставшему временной резиденцией Фихтенгольца, гонец с сообщением об исчезновении Эделии и предполагаемыми приметами ее мужского (ха!) гардероба, как тут же прибегает человек от Вербициуса с письмом о переодетой даме у кузины. И одежда точь-в-точь, и внешностью похожа! Ну как было отпустить императорского гонца без немедленного ответа? Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Величество, Ваш верный слуга уже давно предвидел и распорядился… А ведь была мыслишка, что неспроста Эделия оказалась возле фон Мюнстера… Отмахнулся, не может этот чурбан тонкую игру вести. И сам решил не показываться, пока барон не уедет. Вот он и уехал… «Что теперь делать?» Он съехал с седла, как с ледяной горки.
— Куда они поехали, ты узнал?
— В Хельветию! — захихикал Вербициус. — Как, значит, барон узнал, что он, рыцарь-то этот смешной, дама, так сразу с ней и сбежал! — Письмо! — Фихтенгольц быстро приходил в себя. — Все для письма приготовь мне, быстро!
— Кузе-е-е-е-е-е-ен!!!! — распахнулось окно прямо над головой Вербициуса и тот, вжав голову в плечи, быстро потрусил прочь. — Ку-у-у-у-у… зе-е-е-ен!..
— Я сейчас поднимусь, дорогая кузина, не убивайтесь так! — и Фихтенгольц вошел в дом.
На лестнице его чуть не сбил с ног кучер Строфокамиллы, бежавший вниз с испуганным выражением лица и огромным узлом в руках. Кто-то собирается в путь… Фихтенгольц унял раздражение, добавив кучеру скорости своим знаменитым шипчиком на сапоге, и хотел было продолжить путь наверх, но Строфокамилла уже стояла у лестницы. Глаза ее сверкали, а руки со сжатыми кулачками мелькали в воздухе так быстро, что сосчитать их было совершенно невозможно.
— Я помчусь за ним! Не нужно меня утешать! Не нужно меня останавливать! Я помчусь! Верхом! Я тоже одену штаны, коли он предпочитает обтянутые задницы! Я настигну! Я ей! Глаза! Нет, да я же ей сердце вырву!
Позади Фихтенгольца тактично кашлянул проворный Вербициус.
— Кузина, я должен написать Его Императорскому Величеству письмо, весьма срочное… А вы пока одевайтесь. То есть… Переодевайтесь.
Фихтенгольц, не дав Строфокамилле возможности ответить, выскользнул обратно во двор и зашарил глазами в поисках ровной поверхности, глазки Вербициуса старались помочь. Ничего.
— Поворачивайся, да не вздумай вздохнуть! — и Фихтенгольц выхватил бумагу и чернила из рук Вербициуса, примериваясь. — Нет, не так, на карачки опускайся. Да прекратите же там пороть! Или хоть орать, невозможно сосредоточиться!
Опытный придворный не задумывается, как начать письмо к императору, первые фразы слетали с пера легко, не требуя никакого внимания. Когда же подошло время сообщить нечто серьезное, то все уже было обдумано:
«Вырвав силой из моего доверенного человека, что странствующий рыцарь на самом деле госпожа Эделия, известный вам грубостью и необузданностью нрава Руперт фон Мюнстер похитил ее из находящегося под моим покровительством дома, где я обеспечил госпоже подобающие покой и охрану. Увы, у Вашего преданного слуги есть все основания предполагать, что честь и даже жизнь госпожи Эделии находятся в превеликой опасности. Не смея медлить, я пускаюсь в погоню за злодеем,
